Никита Мартьянов | КАМАЗ катается

27 Дек Никита Мартьянов | Поездка на КАМАЗе

Звезда российского вейкбординга Никита Мартьянов и пилот команды «КАМАЗ-мастер» Антон Шибалов сломали границы между двумя экстремальными видами спорта

Никита увидел картинку, как КАМАЗ срывает дамбу через искусственное озеро и подумал про себя: «Что если бы этот сумасшедший грузовик отбуксировал меня? Я мог бы сделать несколько милых трюков». Так родился проект на будущее, и интернет-пользователи выбрали идеальное место под Набережными Челнами. Кроме того, Челны — родина и полигон легендарного грузовика, а также база его гоночной команды. Все складывалось прекрасно. Однако это была самая легкая часть. Далее последовала практическая часть.

Никита Мартьянов рассказывает

«Нашей самой большой проблемой был крутящий момент: мы пытались получить характеристики моторной лодки из гоночного грузовика. Гоночный грузовик создан, чтобы разрывать трассу, у него безумные показатели крутящего момента. Сначала я думал, что могу просто планировать маршрут, как если бы я следовал за моторной лодкой: я просто спрыгну отсюда, потом пойду туда, и будет весело и легко. Все было… иначе! Провели первый тест: установили пандус, откопали площадку, куда я собирался приземлиться. Когда мы снимали второй дубль, я приземлился в футе от скал. Я не могу сказать, как это будет, несмотря на весь мой 23-летний опыт катания», — говорит вейкбордист. Команде пришлось несколько раз корректировать способ ускорения грузовика и скорость, с которой он двигался. Положение рампы было изменено, и все камни были убраны из зоны приземления в целях безопасности.

Антон Шибалов, пилот команды «КАМАЗ-мастер», взял на себя новую незнакомую роль: «Вейкбординг — это новый опыт для всех нас. КАМАЗ мощная машина, с ним надо быть осторожнее. Первое, о чем я думаю, это плавный старт. Если начать слишком быстро, на руки и ноги Никиты будет оказано слишком большое усилие. Гоночный старт разорвет его суставы. Вот почему я начинаю плавно и плавно разгоняюсь до нужной нам скорости.

К счастью, наш автомобиль тоже может это сделать. Но вот что было сложно: я почти ничего не вижу из своей каюты. Я вижу что-то, когда мы начинаем двигаться, и я вижу, как Никита прыгает, чтобы выполнить трюки в моих зеркалах. Это действительно страшно: я должен дать ему достаточное ускорение и скорость, чтобы перелететь секцию дамбы. Потому что, если я буду двигаться слишком медленно, ниже той скорости, о которой мы говорили, он нырнет прямо в скалы, и это будет моя вина.

Потребовалось несколько тестов, чтобы грузовик и вейкборд начали работать вместе. Играло множество факторов: ускорение грузовика, угол прыжка Никиты, скорость прыжка над дамбой. Здесь также важны скорость и направление ветра. В сноуборде, мотоциклетном фристайле и других видах спорта, ориентированных на трюки, спортсмен приземляется на уклон, который амортизирует контакт с землей. В вейкбординге спортсмен приземляется на ровную поверхность воды. «Мне нужно погасить всю силу, которую я получаю от ускорения своим телом, прежде чем я приземлюсь.

Обычно я захожу в воду нижней частью досок, потом начинают работать колени, и, наконец, ты приседаешь глубоко вниз. У вас есть только так много попыток сделать это. Не думаю, что мой мануальный терапевт это одобрит», — говорит спортсмен, делясь впечатлениями о спорте.

Подробнее об этом проекте

 

Проект удался — трюки на вейкборде с буксируемым КАМАЗом превзошли все ожидания, установив несколько рекордов. Полет на 85 футов со скоростью 50 миль в час, 33 фута над землей, приземление на ровную поверхность — ничего подобного в вейкбординге еще не было. Еще одно открытие проекта: гоночный КАМАЗ, рвущий шины, может плавно разгоняться, как моторная лодка, обычно используемая в качестве тягача в вейкбординге.

«Опыт был потрясающим — такого крутящего момента еще никто не испытывал, это точно. Одного ощущения, что тебя тянет КАМАЗ, много, знаешь ли. Вы привязаны к этой огромной сумасшедшей машине. А потом был прыжок по принципу «все или ничего». Я не думаю, что кто-либо в вейкбординге был так близок к этому!» Никита Мартьянов рассказал нам.

 

Откройте для себя последнюю статью Никиты Мартьянова в выпуске №77 журнала Unleashed International Wake Mag

Посмотрите первый российский фильм о стрит-вейкбординге WAY OUT

с Никитой и другими классными райдерами на #unleashedwake маг

Найти все кейк-споты мира на

Никита Мартьянов
KAMAZ RIDE

Сибирская пустошь | Salon.com

На следующее утро рассвет так и не наступил, но облака проснулись с оттенками серо-голубого. Похолодание за ночь сделало землю твердой. Грязевые валы теперь были похожи на покрытую коркой лунную поверхность. Воздух щипал и раздражал мою кожу, как только я вышел из каюты после завтрака.

Твердая земля улучшила настроение Анатолия и вызвала новую серию монологов.

“Россия огромная. И богатая. Купаться можно в любой дыре, когда растает снег. Вода у нас чистая. Некого бояться. Ни змей, ни крокодилов, как на ваших Канарских островах. Я видел вашу телепередачу об этом .Змеи… Америка… Канарские острова… Нет, Россия самодостаточна. Край, где человек может смело купаться в снегу. А после этого он может смотреть на эти лиственницы. Королевы деревьев , лиственницы. В Вашентуне их нет. Я знаю. Это земля, в которой можно родиться и умереть.

Снег углубился на обочине дороги. Небо превратилось в опускающуюся оловянную пленку и приблизилось к нам. На север нас не встретил ни один грузовик, и Анатолий бормотал о переменах погоды. Мы были одни на дороге. Деревья редели, все чаще и чаще с трудом дышали сквозь снег. Еще один холодный пояс. Алдан, расположенный не более чем в получасе езды к югу от рудника, сильно пострадал от внезапной метели. Машины подъехали к заправке на окраине поселка, и Анатолий нашел свою девятку.0051 напарник среди них. Этот человек, седовласый, с тонкой кожей и уничижительным тоном в голосе, сказал Анатолию, что дальше сегодня не пойдет, и поднял окно.

Анатолий снова вытащил свой примус, чтобы заварить чай. Я почувствовал, что что-то не так.

“Анатолий, мы только час назад пили чай.”

“Правильно. Но на сегодня наехали. Пойдем пить чай и отдыхать.”

На сегодня хватит драйва? Было восемь утра, а Беркакит находился менее чем в двухстах милях к югу. Какой смысл было останавливаться так близко?

“Вы хотите сказать, что мы будем сидеть здесь, в этой хижине, весь день?”

“Что за день, или два, или три из нашей жизни? Мой напарник стоит на месте. Мы тоже.”

“Вы даже не спросили, почему он остался! Нам осталось всего двести семьдесят пять километров!”

Анатолий что-то пробормотал и заглянул в свой чайный пакетик, потом пошарил в своей сумке с жестяными баночками и столовыми приборами. Я снова угасала для него.

“Чай… Здесь останавливались грузовики… Впереди лед… Дальше Васильевка… Плохой… Лед… Крепкий чай.”

“Лед? Откуда ты знаешь?”

Мимо нас, направляясь на юг, прогрохотал грузовик. Затем еще один.

Я сел и собрался с мыслями. Я знал, что был назойлив, прося Анатолия ехать дальше, и не сомневался, что он знает свои дороги и погодные условия. Но мы были рядом с пунктом назначения, и жизнь в каюте снова начинала меня беспокоить. Также казалось, что он мог бы быть счастливее сидеть и оставаться на месте; он чувствовал себя комфортно в дороге, и ему больше не платили за то, чтобы он торопился. Ненастье могло быть лишь предлогом для застарелой советской лени.

Он допил чай и поднял глаза.

“Хорошо. Посмотрим. Может, пройдем еще немного.”

южнее Алдана дороги проложены через сопку, не вокруг них, и вскоре после того, как поселок исчез из нашего зеркала заднего вида, в поле зрения появился перевал, а вместе с ним и солнце, которое стреляло металлическим светом к земле обжигающими шахтами и сжигало наши сетчатки. Мы ползли вверх по перевалу, то колёса крутились на льду, то цеплялись за сухие участки и рванули вперёд. Когда мы достигли вершины подъема, Анатолий замедлил ход и остановился на смотровой площадке над кольцевым поворотом высоко на 9-й трассе.

0051 сопка. Перед нами расстилался длинный крутой спуск, внизу которого дорога поворачивала вправо, а затем поднималась в другой уклон.

Анатолий втянул живот и мы начали спуск. Наш грузовик набрал угрожающую скорость, и Анатолий мягко нажал на тормоза. Мы скользили, долго и медленно, наш «Камаз» двигался боком вниз по склону. Он отпустил тормоза, и мы выпрямились, затем снова коснулись их, и произошло то же самое. Казалось, невозможно затормозить без заноса.

Входим в поворот у основания спуска и продираемся через расчищенный снег, наваленный на его внешнем краю. Это обеспечило нам дополнительную тягу, и мы поехали, держась за левое плечо, по кривой к следующему подъему. Никакие грузовики не встретили нас лоб в лоб, и мы продолжили путь к вершине.

Мы вышли на плато, окаймленное с юга сопкой. Анатолий немного проехал, потом остановился.

“Я хочу искупаться.”

“Что?”

“Пойду купаться. Сегодня дальше не пойду. Подождем, пока растает лед. Баня… Чай… Надо искупаться.”

Анатолий распахнул дверь. Воздух снаружи был холодным. Он прошел по дороге несколько футов, затем рухнул на берег по пояс в снегу и барахтался в нем, как пловец, выходящий на открытое пространство мимо изменчивого прибоя. Он хлестнул через голову рубашкой и стал хватать снег и размазывать его по желтоватой груди, под мышками, по лицу, по волосам. Ветер гнал вокруг него снег — он прижался к нему лицом, как загорающий к свежим лучам солнца на пляже в июне, и широко открыл рот, затем нырнул в сугроб и барахтался в нем. Закончив, он потянулся и поплелся обратно к грузовику, высоко и неуклюже поднимая ноги над снегом, как это делают дети выше колена, пытаясь пробежать последние несколько ярдов до пляжа.

“А-а-а! Баня… Хороша баня… Сегодня не ходи дальше. Лед… лед на дороге. Хочешь искупаться?”

Я не мог вынести мысли о том, что буду сидеть в этой каюте еще хоть день. Или, может быть, больше. Кто знал? Если идти вперед было рискованно, то как насчет опасности сидеть на месте, ожидая, пока какая-нибудь снежная буря похоронит нас? У нас не было доступа к сводкам погоды, и никто из нас не разговаривал ни с кем, кто ехал на север, хотя мы видели несколько грузовиков, двигавшихся на юг. Анатолий усмехнулся про себя, когда я озвучил эти мысли. Он слушал меня, но думал о долгом сне и чаепитии в хижине на этом плато.

Мы сидели молча. В зеркале заднего вида появился грузовик.

“Анатолий, может быть, мне остановить этот грузовик. Он, кажется, игнорирует погоду. Ты понял?”

Так и было. Он протянул мне белую металлическую чашку.

“Сувенир. Пей чай и вспоминай Анатолия!”

Он выскочил и побрел по снегу, размахивая синей банданой в сторону приближающегося красного Камаза. Он остановился. Анатолий поговорил с водителем и помахал мне рукой. Я схватил свои сумки.

“Пей чай! Вспомни Анатолия!”

Водитель Павел пересел на первое место, и мы поехали, оставив позади нас Анатолия, крошечную коричневую фигурку в абсолютной белизне, размахивающую банданой и передвигающуюся по снегу на перевязанных ногах.

Держась за руль, как ковбой за поводья брыкающегося жеребца, Павел был высоким, рослым и рослым блондином, на вид лет двадцати пяти. Он был родом из Благовещенска, недалеко от Китая. Мне нравилась его ясная голова и законченные предложения.

“Ты с Якутска в грузовике с этим стариком? Эти старики не могут перестроить свое мышление. У меня есть деньги, чтобы заработать – я бы никогда не сидел в кабине грузовика в надежде, что погода улучшится”. перерыв. Может стать хуже!”

Родство по возрасту и духу направило наш разговор. Павел считал, что мне надо было взять молодого водителя, что я не пойму будущего России, общаясь со стариками. Впрочем, я не пожалел, что поехал с Анатолием; скорее, я был доволен возможностью познакомиться с якутским старожилом и рад, что поездка с ним познакомила меня с Павлом, с которым я чувствовал, что могу свободно разговаривать.

Мы неслись вперед по обледенелым прямым участкам плато, ухабистым, как рифленая сталь, затем начали медленно спускаться вниз через сопки под небом с движущимися серебряными лучами, отлитыми солнцем, частично скрытым за облаками. Павел задавал подробные вопросы о жизни в Штатах и ​​юридических аспектах брака. Похоже, у него была семейная проблема, закончившаяся разводом, который обернулся для него неблагоприятно; он потерял сына во владении бывшей жены. Он обвинил в этом «законы, разработанные коммунистами» и подумал, что американские судьи были бы более склонны позволить его сыну остаться с ним.

– – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
–

На гребне последней сопки, проблеск массивной холмистой степи внизу растворил наши рассуждения о семейном праве и заменил наше хорошее настроение чувством предчувствия. Ветер завыл, усталые холмы степи, окутанные беспрерывно мчащимися белыми облаками, потянулись к горизонту, и по мере спуска в каюте заметно становилось холоднее. Павел поерзал на стуле и выбросил сигарету.

“Что здесь происходит?” — спросил я, испугавшись внезапной перемены погоды.

Ветер, теперь уже воющий через многочисленные щели и щели в салоне, хлестнул по нашему Камазу и погнал через дорогу пятиэтажные тучи снега. Голос Павла сорвался.

“Это… это плохо. Может, надо было подождать.”

Горизонт превратился в белизну — небо было белым, и земля была белой. Блики от солнечного света, падающего на летящий снег, ударяли в глаза со всех сторон. Деревья превратились в обожженные ветки, похожие на чучела.

“Это плохо. Это плохое место. Васильевка. Здесь радиация. Там из уранового ГУЛАГа. У Сталина здесь были заключенные, добывающие уран. Радиация высокая.”

К западу и югу, ярдах в двухстах от дороги, из-под снега, как миражи, выглядывали остатки лачуг и тюремных бараков, исчезая в густеющих белых волнах, вновь появляясь по мере того, как они редели. Я был благодарен за то, что оказался в движущемся грузовике.

Мы спустились по пологому склону к развалинам ГУЛАГа и остановились. Павла напарник, якут по имени Дима с длинными чингисханскими усами остановился впереди нас, а впереди остановились еще два грузовика. Дима выскочил и поскользнулся на снегу, когда побежал по ветру к нашей хижине.

Дима вздрогнул, клочья его усов поседели от мороза.

“Впереди что-то произошло. Я не знаю что. Мы должны оставаться на месте.”

Павел предложил поесть. Еда была последней вещью, о которой я думал во всей этой радиации и снеге, но я оставил это при себе и проглотил немного ветчины и чая. Мы замолчали. Через час, пока мы все хмуро жевали печенье и смотрели на дорогу, ветер замер с предсмертным хрипом, словно это был последний вздох умирающего старца, и снег перестал дуть, с шипением падая на землю. .

Глаз бури, сказал Павел.

В холодной, стерильной тишине осколки ГУЛАГа пронзили белый порошок на запад. Над нами висело небо из разреженного голубого воздуха, под которым катились широкие просторы безжизненной белой степи, усеянной черными коротышками. Мы сидели в тревожной тишине, какой бывает среди тех, кто ждет известий о том, что близкие идут под нож.

Прошел один час. Потом два. Павел и Дима задремали. Я закрыл глаза и подумал, сколько радиации мы подвергаемся воздействию. Когда я спросил их двоих об этом, они ответили: «Мы к этому привыкли. Мы не знаем. Мы знаем, что это плохое место, но власти никогда не скажут нам правду».

На исходе третьего часа погода снова испортилась одним мучительным бореальным порывом ветра и метелью, порывом настолько яростным, что разбудил Павла и Диму и вывел меня из оцепенения, но в то же время грузовики впереди взревели двигателями и рванули в белый цвет. Дима откашлялся и выпрыгнул за дверь. Павел провел рукой по волосам и включил первую передачу. Грузовик Димы рванулся вперед и тут же затерялся в снежной туче.

Впереди был холм в степи, частично затененный водоворотом белого, где расстояние перестало существовать, где снег, земля и ветер слились в газообразную крутящуюся массу. Мы вошли туда, нащупывая дорогу, и наткнулись на грузовик, утонувший в снегу у восточного берега.

— Это нас и задержало, — перекрикивал завывающий ветер Павел. «Он вышел на берег и был вынужден бросить свой грузовик».

Дорога лежала на возвышении; если грузовик соскользнет со своего уклона, он просто исчезнет в пыли, как это сделал этот грузовик. Мы миновали его и остановились на другом подъеме, за гребнем которого мы обнаружили, что ветер гонит снег впереди нас, как вода, мчащаяся сквозь прорвавшуюся плотину, засыпая ту дорогу, которую мы еще могли видеть, пока ползли вперед.

“Заносы”. Сугробы.

Павел произнес это слово так, как будто это был смертный приговор.

Впереди, в сугробах, тень разрешилась в застрявший боком на дороге Жигули, преградивший нам путь.

“Сукин сын! Какой идиот ездит на легковой машине по этим дорогам?!” — крикнул Павел.

Мы рванули вперед и остановились. Павел вытащил из-за сиденья лопату и выскочил, чтобы помочь шоферу, а пучок меха, держась за шапку, размахивал лопатой, откопаться. Хотя они были не более чем в двадцати футах впереди, их фигуры белели в падающем снегу, когда они изо всех сил пытались сохранить равновесие на ветру.

Они закончили. Водитель забрался в свою машину и, шатаясь, проехал мимо нашего грузовика, застряв в сугробе позади нас. Павел вскочил на борт и все равно поехал дальше. Проехав не более двадцати метров, мы наткнулись на напарник «Жигулей» .

“Черт возьми!”

Павел выругался, схватил лопату и пошел дальше. Я схватил его за руку.

“Позвольте мне сделать это.”

“Ни за что. Я буду секундантом.”

Он выдержал еще одно короткое, безумное испытание лопатой с другим водителем в меховой шапке, безликим в бурлящей белизне. Как и прежде, водитель забрался внутрь и нажал на газ, пытаясь вырваться, соскальзывая назад и втираясь в снег. Но тут Павел опустился на колени, уперся в лопату и оперся лбом на черенок, бледнея в седом ветру. Он не встал, даже когда «Жигули» вырвались на свободу. Ветер гонял на него снег и гудел по кабине. Термометр на зеркале заднего вида показывал сорок два ниже нуля.

Я выпрыгнул и пошел по снегу. Павел увидел меня и, не желая показаться слабым, подтянулся на лопате и направился обратно к грузовику.

Мы залезли внутрь. Павел на мгновение обхватил голову руками и вздрогнул, затем нажал тяжелую ручку переключения передач на первую. Последовало жужжание, затем вращение, потом еще жужжание, но мы оставались на месте.

Мы застряли в сугробах.

Я потянулся к двери.

“Сейчас буду лопатить!”

“Нет, не выберешь. Из сугроба лопатой не выберешься. Если попытаешься, то замерзнешь насмерть”.

Павел всхлипнул, его нос покраснел и побежал, когда его тело согрелось. Он уронил голову на руль.

Мы сидели молча. Я полагал, что если нужно что-то сделать, то Павел это сделает или попросит меня. Но в каюте становилось все холоднее и холоднее, а ветер продолжал завывать. Я завернулся в пальто и был еще холоден; Павел никогда не снимал свою парку.

Наше молчание тянулось все дальше и дальше, метастазируя в паралич, инерцию, порожденную мертвенно-белым холодом снаружи и клаустрофобией уменьшающейся кабины. Я хотел что-то сделать, что-то сказать, но не мог. Лицо Павла потеряло выражение, стало пустым и бледным. Вокруг нас поднялся снег, и мы стали частью дрейфа. Вспомнилось предупреждение диспетчера грузовика: в Сибири человек должен быть умнее природы, чтобы выжить. Такой ум можно приобрести с возрастом, с возрастом Анатолия. Я задавался вопросом, не будет ли мое американское чувство эффективности времени — мое нежелание сидеть сложа руки в Алдане и ждать, как хотел сделать Анатолий, — не будет ли теперь иметь самые серьезные последствия из всех.

Прошел час.

Раздался гул и низкий гул двигателя. Что-то впереди нас нарушило царство воющих ветров. Переключались передачи, урчал мотор. Мы посмотрели вверх, и снежная завеса разошлась, обнажив надвигающийся плуг, который внезапно затормозил, когда его водитель понял, что наткнулся на наш грузовик. Павел вылез из машины и, не обменявшись ни словом с водителем, зацепил толстый трос с нашего передка за лапу плуга. Одним мучительным спазмом скрипучей стали он вытащил нас на расчищенную дорогу. Плужный машинист отцепил наш трос и исчез в белом позади нас. Павел нажал на газ.

Дима ждал нас на перевале перед Малым Нимныром. С перевала Якутское плато свободно обрывается до низкогорья Сибирского плоскогорья. Он оставил свой грузовик и забрался в нашу кабину.

“Послушай, может быть, мы переждем это. Впереди на спуске гололед. Я сам за чаем и конфетами.”

Я не был, но я ничего не сказал. Павел был резок.

“Чай и конфеты! Слушай, ленивый якут! Я думаю, мы успеем. Я хочу попасть в Беркакит сегодня вечером.”

Я тоже. Было уже четыре часа пополудни, а оставшиеся 125 километров можно было бы преодолеть не менее чем за четыре часа, если бы мы сохраняли прежний темп. Павел победил.

Дима осторожно повел. Хотя лед был посыпан гравием, сцепление было слабым. Мы начали скользить, как только съехали с гребня, и наш трейлер качнулся то вправо, то влево. Через несколько минут Дима потерял управление и медленно соскользнул в сугроб; Павел ловко маневрировал и увернулся от своего торчащего трейлера.